публикации:

«КРЫША ВОЛНУЕТСЯ РАЗ…» (Николай Малинин, Штаб-квартира № 2 (42) 

Слово «крыша» употребляется сегодня в трех случаях. Когда она течет (крыша как таковая), когда она едет (тогда же, когда не все дома) и когда наезжают (крыша в значении «покровитель»). В этом здании архитектору Асадову удалось материализовать все три значения сразу. Случай в истории русской архитектуры уникальный.
Уникально уже возникновение крыши: она появилась в результате архитектурного конкурса. Иностранец скажет «что такого?», однако, в России крайне редки случаи, когда победитель конкурса воплощает свой проект. Обычно его или задвигают, или перерабатывают проект до полной неузнаваемости, или вообще ничего не строят. Но тут ударить в грязь лицом было нельзя: заказчиками сапог выступали сами сапожники. В 2002 году Союз архитекторов объявил товарищеский конкурс на реконструкцию здания, где сидит его правление. Под «реконструкцией» подразумевался естественно «снос с воссозданием», а также возведение дополнительного объема, который будет передан инвестору. То есть, крыша оказывалась не только покровителем, но и кормильцем.
Конкурс, при том, что пригласили в него проверенных мэтров, продемонстрировал полный разнобой взглядов. Были тут и вполне лужковские побрякухи В.Захарова, и оголтелый модернизм Андрея Таранова, и неожиданая для Александра Скокана инверсия (старый объем не восстанавливался, а лишь выделялся сплошным остеклением в теле нового), а самым внимательным к духу места оказался Александр Ларин. Который предложил некий парафраз на тему Дома архитектора – поскольку тот почти напротив. Но эта логика показалась жюри слишком очевидной или просто прошли времена аллюзий и реминисценций. Российский Союз и так вечно упрекают в замшелости, а тут был редкий случай заявить о своей прогрессивности, и более того: создать себе эмблему. В общем победил Асадов.
Проект-победитель не только честно разводил старое и новое (что считается хорошим тоном, хотя и редко блюдется), но и ставил их в отношения жесткого контраста. Там – масса, тут – прозрачность; там – прямое, тут – кривое; там – штукатурный декор, тут – патинированная медь. Это было очень эффектно, но в очередной раз возникал сакраментальный вопрос: кому вообще нужен этот новодел? Но провоцировать подобные вопросы Союз считает себя не вправе (хотя кому же, как не ему?) И тогда, чтобы как-то сгладить контраст, Асадов прибег к своей излюбленной «волне». Тема «нового», плавно накрывающего «старое», звучит в его работах уже лет 15, а тут нашла себе идеальное применение. Накрыть накрыла, но не потопила.
С «волной» проект почти не изменился, зато приобрел цельность. Вместо разрозненных объемов — единая мощная линия, которая, как волне и полагается, то вздымается (восточный фасад), то опадает (задний), то рассекается волнорезом (западный), то барашками выбегает на берег (козырек). И все это – не декорация, а сложнейшая криволинейная оболочка (внутри – монолит, снаружи – медь), которая для Москвы, особенно после крушения аквапарка, вещь абсолютно уникальная.
Самый модный сегодня тренд – биоморфная архитектура — впервые в Москве прозвучал столь внятно и сильно. Он сразу потянул за собой цепочку ассоциаций: концертный зал Перро в Руане, арт-центр Гери в Нью-Йорке, церковь Мейера в Риме, загородный дом Антона Надточего и Веры Бутко… Ряд этот, казалось бы, тут ни к чему, но обоснование приему – абсолютно местное: это ведь обычная медная крыша, каковых вокруг полно. Просто она разрослась до невиданных размеров. Но при этом – благодаря мягкой форме – не задавила окружающих, а зеленым цветом логично вписалась в парк.
Правда, элитная школа, стоящая за зданием, попросила количество меди все-таки уменьшить и задний фасад стал медным лишь на четверть. Но и это пошло ему лишь на пользу, создав изящный контрапункт. Другим контрапунктом оказались две дуги, эффектно расходящиеся по разным плоскостям: одна дуга – задний фасад, а другая – фрагмент пристройки к той же самой школе, сделанной тем же самым Асадовым еще 10 лет назад. Ту же тему поддерживает и главный фасад, плавно огибающий «старый» дом и «причаливающий» к улице острым носом. В результате этого изгиба на крыше особняка образуется приятная терасса с неожиданным дефектом – дыркой в крыше. Которая понадобилась, чтобы зрительно облегчить медный козырек, получившийся (вследствие конструктивных особенностей) и вправду тяжеловатым.
Но это единственное, за что можно упрекнуть здание. Внутри – совершенно замечательные пространства, которые и не снились Леониду Ильичу, чей знаменитый шестой этаж с нестандартной высотой – ровно напротив. Забавно: что тот «цековский» дом, что этот скованы разными ограничениями (тут пришлось здание 1885 года заново строить, там – изображать «обычный» жилой дом), но при этом, что тут, что там архитекторы упорно ищут возможности раздвинуть пространство, залезть в третье измерение. Самым же радикальным «лазателем» стоит признать Андрея Бурова, который фасадом Дома архитекторов материализовал здание с фрески Пьетро делла Франческо.
Невольно задумаешься о трагической судьбе архитектора. В 1938 году (год говорит сам за себя) Буров воплощает в камне чужую фантазию, символизирующую для него свободу, свет, историю – все, чего он был лишен. В 1978 году другой архитектор (имени его я не знаю) строит дом с квартирой для первого лица государства, а все, что он может себе позволить – раздвинуть на метр перекрытия. Наконец, в 2005 году архитекторы строят собственный дом – смелый, новаторский, радикальный – но при этом не могут позволить себе держать его за эмблему. Потому что все, что смело и радикально, принадлежит инвестору, а их доля – скромный бессмысленный «новодел».